Они живут - чудно и скромно,
Как мы порой - то ликуя, то злясь.
Болтливо иль немногословно
Ведет рассказ их безмолвная вязь.
Нам не дано порой расслышать
Их ненавязчивых речей,
Что с каждым днем звучат все тише
Под мертвым звоном денег и мечей.

Они живут - в домах огромных
Или в уютном тихом уголке,
В семье - большой и многотомной
Или одни - в заброшенном сундуке.
Живут в любви или в забвенье,
Во что-то верят, в чем-то лгут,
Храня мечту - как откровенье
Отдать кому-то все, что в себе берегут.

Они обид не помнят старых,
Но оправдаться людям не хватит слов.
Чем болен век, в котором стало
Вдруг не хватать бумаги для костров?
Болезнь прошла, увы, не сразу -
Об этом много говорят,
Прикрыв позор высокой фразой -
О том, что рукописи, мол, не горят.

Они горят. И умирают -
По воле тех, для кого родились;
Вчерашний день нас покарает,
Все, возвратив, как в спектакле, на бис.
И в час, когда все повторится,
В тот самый миг, блеснув в ночи,
Из тьмы веков придут страницы,
Тускло сияя в слабом огне свечи…

Иван Кайнюков

Рисунок Ольги Бойко

Море

За долгим-долгим голосом настанет
Молчание. И ветер перестанет,
И небо ледяное обнажится,
Все в бурых точках стимфалийских птиц.
И море, словно брошенное ниц,
Завоет, как голодная волчица.
И хмурым взором нищий Одиссей
Прищурившись, посмотрит в темноту:
Замолкнет море, черное, глухое,
И разорвет последнюю черту.

За долгим-долгим голосом настанет
Молчание. И ветер перестанет,
И в темном доме ваза разобьется
С засушенными красными цветами.
Давно бадья рассохлась у колодца,
Все вымерли - прислуга, женихи.
Совсем одна осталась Пенелопа,
Что ей, однако, в радость. Из сугроба
Торчат кустов короткие штрихи.
Ночные тени падают на снег.
Она молчит, прикрыв руками веки:
Ей чудится в смеженьи тонких век
Движенье моря в полуночном беге,
Движенье ночи в корабельном скрипе,
И плеск волны о деревянный бок.
Мотая пряжу тонкую в клубок,
Она мотив затягивает тихий.

Фотография  Давида

За долгим-долгим голосом настанет
Молчание. И ветер перестанет.
И в шлеме медноблещущем Ахилл
Пройдет по гальке тяжкими ступнями,
Уже настолько поздно. Он забыл
О Брисеиде, может быть, о Трое.
И в памяти - пустыня в тяжком зное,
Что гаснет, нависает и дрожит,
Хватая жадно пальцами за горло.
Но, высвободившись, repoй молчит.
И лишь ночное море голосит,
Ворочаясь бездумно и упорно.

За долгим-долгим голосом настанет
Прозрачный плач. И ветер нарастает,
Свистит бутылка на песке пустая.
Чуть шелестит сдуваемый песок.
Шум раковины тяжек и широк.

Евгения Чумаченко

Странные сны мне снятся,
странных людей я вижу.
Хочется рассмеяться,
хочется встать поближе.

Только всё это будет
над головой кружиться…
Вижу я сотни судеб
сверху - я просто птица.

Я не хочу смотреть
на это со стороны!
Я перестану петь.
Научусь печь блины.

Буду тебя любить.
Буду тобой страдать.
Жалко только одно -
я не умею ждать.

Помню песни твои, бесконечное ЭХО,
мне бы петь их как ты, но - увы! - не могу.
Только жду я того, кто ко мне не приехал,
а оставшись одна, в свои мысли бегу.

Это странно, порой даже больше, чем надо.
Это больно, но знаю, чего захочу.
Так и будет, ведь вера - такая громада,
что ведёт нас вперёд, зажигая свечу.

Мэллорн

Я ВАС опять в пути встречаю
И вновь стараюсь обойти.   
ЛЮБЛЮ, но силы нет нести
Оковы боли и печали. 

ЧЕГО ЖЕ я от Вас хочу?
Скрывать отчаянье до дрожи
БОЛЕ не в силах я, но все же
В угоду вам не закричу.

ЧТО Я могу от Вас услышать?
Что разглядеть смогу я в Вас?
МОГУ ли я - хотя 6 на час -
Стать вам на шаг, на йоту ближе?

ЕЩЕ не выпал первый снег,
Но впору, не прося пощады,
СКАЗАТЬ: простите и прощайте -
Не на мгновение - навек...

Анна Птицына

Вошла в мою жизнь без стука,
Набросив петлю на шею,
Она, блаженство и мука,
Но боль без неё и с нею.
Она до корней сжигает,
Из недр возрождая снова,
Преследует и бросает.
Любовь… как она знакома.
Она и цветёт, и душит,
Поёт, а иной раз воет,
И влагой поит, и сушит,
Но без неё жить не стоит.

Елена Уткина

Рисунки Мэллорн