Иногда ко мне приходит троюродная сестричка, ирреальная бледность и столь же ирреальная синева глазной радужки. Огромное количество косичек, волосы ниже пояса, пепельные. Принцесса, она наполняет комнату искрящимися, золотисто-зелеными, красно-зелеными, красно-синими фантиками и блестками, а платье у нее фиолетовое, в вишневом тюле. А на голове корона с электрической красной мигалкой.
Усталая, прихожу домой. Она уже играет с Малышей, с шумом и визгом носясь по комнатам и волоча за собой отчаянно хрустящий и подпрыгивающий огромный зеленый фантик из фольги, привязанный на веревочке. Малыша опрометью бегает за фантиком, находясь в состоянии полнейшего упоения и опьянения. Хрустящий, сверкающий, повизгивающий мир, и воздух в новогодних блестках.
Откуда ни возьмись, берутся фломастеры, и необходимо срочно раскрашивать какого-то гномика с ведерком, и краски выбираются самые невероятные, несовместимые - фиолетовый нос, оранжевые штаны, один башмак розовый, другой - синий. Кафтан зеленый, лицо малиновое.
Далее воздух заполняют мыльные пузыри. Задача состоит в том, чтобы перелопать их все до одного не раньше, чем они коснутся ковра. Пузыри выходят огромные, и, падая на ковер, упруго подпрыгивают и лежат там, переливаясь радужными красками. «Не дыши, не дыши», - с замиранием сердца кричит мое солнце. Я не дышу, но мгновение - и в воздух на секунду взлетают крошечные брызги, а потом ковер слегка влажнеет. Вот и все. «Но снова, снова!» И новые пузыри появляются - огромные, средние, маленькие, двойные. «Ты знаешь, - говорю я, - когда-то давно жил-был мыльный пузырь. Он летал туда-сюда. А в нем жила девочка и выглядывала на мир. Но из мыльного пузыря он казался ей совсем другим - размытым, нереальным. Чем-то вроде салата «оливье» в сверкающей белой тарелке. Но потом пузырь лопнул».
- И девочка вывалилась!
- Нет, девочка исчезла вместе с пузырем. Куда - неизвестно.
Моя принцесса вздыхает. Но вот уже новое: мне нужно писать универские задания, и она, затаив дыхание, прилаживается сбоку, - и, заглядывая мне в глаза, тихонько спрашивает:
- Ничего не надо диктовать?
- Сейчас посмотрим, - важно говорю я. Диктовать, конечно же, ничего не надо, но мне жаль этого выражения ожидания и трепета в ее глазах.
Потом она уходит - родители забирают ее: гимнастика, уроки, ужинать.
Мы с Малышей сидим и сиротливо смотрим друг на друга. Начинается вечер. Как он начинается, как подкрадывается, неизвестно: то ли в овсяной каше, сваренной на молоке, - по мере того, как варится и густеет каша, густеет и синева за окном. То ли во взгляде кошки, пронзительно голубом, который становится  все мягче, матовей, углубленней. То ли мой фиолетовый свитер в разноцветных шерстяных пупырышках становится слишком ярким. Не понять. Улица темнеет и расцвечивается огнями и таинственностью.
Бабуля смотрит телевизор, всякую шелуху с истериками и раздутыми сюжетами, какой-то хоровод призраков. Мне лично смотреть этот ящик как-то жутковато. Ощущение, что наблюдаешь  выходцев с того света или сам не являешься живым. Предпочитаю лицезреть заоконные пространства. Хоть и провинция, но искорка чуда в воздухе тает теплым вином во рту, а пересечь улицу необъяснимо весело, хотя и чувствуешь себя мухой, пробивающей себе дорогу в тридцатиградусном морозе, словно в вязком креме  старого черно-белого торта.
Северные измерения страшно углубляют сознание.

Евгения Чумаченко