|
Песня закончилась, а Баргельд все играл. Юноша, удивленный таким невниманием чужестранцев к своему луку, опустил его и, мало поразмыслив, снова положил на землю. Пока Баргельд играл, юноша внимательно изучал и его, и Флипа.
"Откуда вы такие?- спросил он, когда музыка прекратилась.- Как звать вас, и как вы осмеливаетесь ходить без оружия?"
"Меня зовут Баргельд, а моего друга - Флип. Мы ходим по свету с песнями, а лук нам пока не надобен." "Скоро понадобится,"- заверил юноша. "А ты кто? Эльф?"- спросил Баргельд и тут же пожалел о сказанном. Глаза юноши полыхнули гневом, он вскочил и откинул плащ за плечи: "Даже таким гостям не пристало наносить оскорбления! Как смеете вы называть меня эльфом?!" "Прости, господин, если что не так сказали. Но мы странники и не знаем здешних мест. Если бы ты был так добр объяснить нам..."
- Я - орк, и никто не смеет называть меня эльфом,- молвил юноша.- Этим именем называют себя те, кто, засев в городах и окружив себя толстой стеной и рвом, грабит окрестные деревни, те, кто разорили Подземные Чертоги гномов под Одинокой Горой, те, кто сжег Золотолесье и изгнал мой народ. Для меня оскорбление - называться этим именем.
- Горькие времена,- вздохнул Баргельд.- Когда-то это имя было светлейшим в Средиземье.
Юноша вздрогнул: "В Средиземье? Долгие годы прошли с тех пор, как я слышал это название последний раз. С тех пор я встречал только врагов. А среди моего народа не принято вспоминать о Светлых Днях... Ни словом не выдают себя старшие дети Эру,"- прибавил юноша шепотом. Но Баргельд расслышал. "Ты человек- продолжал эльф.- Ты даже не один из нас.
Но я никогда прежде не видел таких людей. Я не слышал от людей таких песен. Что ж, если я ошибаюсь, тем страшнее я буду наказан. Но в мире, где нельзя доверять самому себе, слишком трудно дышать."
...Они бродили долго и остановились только тогда, когда Солнце уже совсем скрылось. Гельмир (так звали Эльфа) рассказывал Баргельду о судьбе своего народа. Когда самозванцы стали чинить беззаконие именем эльфов, истинные эльфы ушли за Море.
- Остались единицы,- говорил Гельмир.- Те, кто не мог оставить Лориэн даже ради Валинора, слишком привязавшись к нему сердцем. Я не видел Светлых Владык, я родился уже после того, как они ушли. Меня воспитал народ-изгнан -ник, у которого отняли даже его имя. Вот почему я не называю себя эльфом.
Грустно было Баргельду глядеть на застывшего от горестной жизни эльфа. Если уж те, кто всегда дарил людям надежду, сами лишились ее... Но Баргельда не покидала надежда отогреть его, вновь зажечь погашенную свечу. Они пустились странствовать втроем - Баргельд, Гельмир и Флип. И менестрель терпеливо ждал, когда Гельмир оттает сердцем. Он пел ему свои песни, рассказывал всю свою жизнь. Не забыл рассказать и о странной библиотеке внутри холма, где книги с чистыми листами хранят историю мира. О своих снах и о той самой песне на неизвестном языке, которую он никак не мог закончить.
- Спой мне ее,- попросил как-то Гельмир, когда вечером они сидели у костра.
- Знаешь, я ведь не знаю языка, на котором ее пою,- вздохнул Баргельд.- Смысл проплывает в сознании смутными образами, их очень трудно уловить. Я не смог бы точно рассказать, о чем она.
- Ты пой. Я покажу. Я умею,- попросил эльф.- Не стесняйся. Ты ведь не трактирным завсегдатаям будешь петь.
От этих слов неуверенность растаяла в сердце, и Баргельд заиграл. Слова сами поднимались в памяти.
Он поднял глаза от пылающих поленьев и запнулся от неожиданности. Вместо темных стволов и поляны перед ним раскинулась сверкающая гладь Моря. Легкокрылые ладьи уходили по ней вдаль. Едва Баргельд замолчал, видение померкло и развеялось в воздухе. Они с Гельмиром по-прежнему сидели у костра на темной поляне Золотолесья. В костре трещал хворост. Флип шастал в кустах неподалеку.
- Играй, играй,- засмеялся Гельмир.- Это древнее искусство эльфийских песнопевцев - показывать слушателям песни.
- Так оно не исчезло!- Баргельд себя не помнил от радости. -Как ты это делаешь?
- Не знаю, - отвечал Гельмир. - Мне достаточно просто уметь. Так что играй дальше свою песню, а я покажу ее тебе.
Баргельд заиграл снова, снова появилось Море, корабли с парусами. Образы менялись, как в книге-зеркале, если бросить на чистую страницу звездочку. Только казалось, что ты и впрям сидишь на берегу и видишь все это. Он спел песню до того места, где она так неожиданно оборвалась.
- Вот и все,- вздохнул менестрель.- Я не знаю, как петь дальше. Хоть Гэлдор и сказал мне во сне, что это моя песня, мне все же кажется, что она была всегда, что она уже есть вся, полностью. Мне в руки попала ниточка, за которую я вытягиваю песню сюда, в видимый мир. Но эту я нащупал только наполовину.
Сказав так, он замолчал и долго глядел в огонь. Эльф поднялся, чтобы подкинуть еще хворосту.
Когда они заговорили снова, речь была уже о другом.
* * * * * * *
...Я не знаю, как это назвать. Когда стоишь на холме и плачешь оттого, что ты не ветер. Пролететь над землей и обнять ее сразу всю - с травой, с деревьями, с реками. Стать этой землей - каждым ее камешком, каждой травинкой. Стать Землей и Небом. Каждой травинкой Земли и каждым голосом Неба. Быть одновременно Сверху и Снизу. Петь радостью в каждом существе. Во всем находиться и все вмещать в сердце своем.
Я не знаю, как это назвать...
* * * * * * *
Наш город маленький. Похож на все другие города. И утром в нем еще можно жить. Утром, когда встает Солнце. И вечером - то, что я вижу - это не молчание заката. Это странная песня, в ней нет слов, но ты стоишь лицом к лицу с Солнцем. Этот тихий голос не уловит слух. Он звучит прямо в сердце. Из сердца Солнца - в твое. Он говорит с тобой, но ты не обязан слушать. Он говорит, потому что не может умолчать об этом. Слушаешь ты или нет, Солнце поет свою песню, с тихим упорством доводя ее до конца. Но у этой песни нет конца, и каждый день она продолжается снова. Как хорошо, что не кончается эта Песня Молчания...
Но это вечером, а днем люди не слышат друг друга. Они заняты. В работе не до молчания. Некогда молчать и некогда слушать. А когда отдыхают, каждый слушает чехарду своих мыслей. Пытается угнаться за ними, но мысли меняются, как в калейдоскопе, от них еще больше устаешь.
Но если выйти на берег реки, можно раствориться. Во всем в воде, в облаках, в зарослях камышей. Или, если перестанешь слушать шум города, в прозрачной тишине. Когда ты становишься миром, а мир - тобой.
Во мне журчала река, шелестели камыши. В моем Небе догорал закат. А по нервам Земли пробегало эхо чьих-то легких шагов. Тонкий звон колокольчика, чье-то сопение в кустах. Они подошли слишком близко. Но трава густа, укроет, охранит.
- Отдохнем,- то ли пропел, то ли проговорил ясный голос.
- Привал,- согласился другой, тоже легкий и веселый. Он тихо свистнул, и на зов прибежала, очевидно, собака. Трава закачалась, раздвинулась - и передо мной появилась мордашка с влажным носом. Но уши какие, расскажешь - не поверят! Крылья, а не уши. Приподнявшись на локте, я протянула вперед руку.
Обладатель ушей понюхал ее и явственно сказал: "Ого!" "Ничего странного, - пронеслось в голове. - Говорящие собаки. Сказка как сказка. Или глюк как глюк." Руки у меня пахли пирожками. "...Или жизнь как жизнь,- пробормотал пес.
- Ты чего чужие мысли читаешь? -возмутилась я уже вслух.
- Во-первых, не чужие, а твои. А во-вторых, нечего мыслями разбрасываться, как каменьями,- проворчал он в ответ и пошел прочь. Я встала и пошла следом.
На берегу было тихо и безлюдно. Только у самого родника стояли двое. Города не было видно из-за яблоневых садов на том берегу.
Они оглянулись одновременно. Не то, чтобы я удивилась. В конце концов, времена-то свободные, и есть такие чудики, что шастают по лесам в самодельном "прикиде" времен короля Артура. Рубятся на деревянных мечах и кричат, какие они герои.
Эти были... настоящие. И "прикид" у них выглядел так, будто его носили годами. Средневековые одеяния и дорожные плащи сидели на них привычно и ловко, как на городских мальчишках
джинсы. Мечей у странников не было, только дорожные мешки, длинный лук и... лютня.
Лютня... Нет, ребята. Лютня - это все-таки не гитара. Их сейчас разве что в музеях увидишь или в ансамбле старинной музыки. А эти таскали ее с собой по глухим местам и явно пели под нее у костра.
Пока я разглядывала их, они разглядывали меня. Причем выражение лица у нас было примерно одинаковое. Им тоже с трудом верилось в кроссовки, древние джинсы и "фенечки" на руках.
(Кстати сказать, соседи по общежитию на меня так же смотрели).
Наконец, один их них, повыше ростом и помоложе, поклонился и сказал: "Мир тебе!" Я поклонилась в ответ.
- Ну вот и ладушки. Познакомились,- хмыкнул ушастый пес и нырнул в густую траву.
...Когда Гельмир спросил, как меня зовут, и я назвала свое имя, он улыбнулся и повторил на эльфийский манер: "Эленна... Вот уж не думал, что у вас в ходу эльфийские имена. "Звездная"...
Он был странный. Вроде парень как парень. Серые глаза, темные волосы до плеч. А посмотришь ему в глаза - и тебе в душу глядит Вечность. Я не стала спрашивать, сколько сотен лет назад он родился.
Гельмир редко смеялся. Но даже когда он улыбался, в глазах оставалось эхо какой-то давней боли. Или тоски. А то вдруг заводил какую-нибудь тихую песню по-эльфийски. Просто смотрел на звезды и пел. Непонятно, но слезы наворачиваются. Хотелось подойти и положить руку на плечо. Но я боялась, что это выйдет слишком дерзко. А я сама не люблю нахальства.
Я поймала себя на том, что отношусь к нему, как к старшему брату. И очень хотелось помочь, но я не осмеливалась завести разговор об этом. Вдруг еще неправильно поймет. Подумает, что я вешаюсь ему на шею.
Говорить с Баргельдом было просто. Люди всегда кажутся проще. Он любил рассказывать древние легенды, пел песни слез и песни смеха. А я временами называла его дядюшкой. Он учил меня премудростям обращения с лютней. Все-таки это не гитара.
По вечерам, сидя у костра, каждый был чем-то занят. Баргельд под началом эльфа разбирал эльфийские песни, я пыталась извлечь что-нибудь приличное из его лютни, а Гельмир, помимо занятий с менестрелем, пытался управиться с леской и бисером, которые я принесла с собой. Флип же, если не шнырял по густым зарослям, обязательно ходил вокруг и во все вмешивался, вставляя ехидные замечания.
Они были из Средиземья. Но в современном им Средиземье почти не осталось эльфов. Почти все уплыли за Море, в Валинор. А те, кто остался, стали изгнанниками. Средиземье стало миром людей, но гоблинские и тролльские всходы прорастали то там, то тут. И когда воцарился закон кулака, те, кто посильней, решили прикрыться светлым именем эльфов. И тогда те немногие, что не уплыли, куда-то исчезли. Гельмир остался один и долго искал остатки своего народа. Пока не встретил Баргельда и Флипа.
Говорят, кто раз глотнул свободы, никогда больше не удовольствуется клеткой. А ведь Баргельду в его деревне жилось не так уж плохо. В смысле поесть. Но сердце просит света. Вечный голос Красоты позвал его за собой. А деревня посчитала, что он изменник и продался колдунам.
Так и странствовали они втроем - эльф, человек и го-ворящий пес,- пока не обнаружили, что есть миры и дороги между мирами. Разные пространства и разные времена. И очень разные люди. И очень похожие.
Они брали меня с собой в свое Средиземье. Они гуляли и по нашему миру. Эти миры оказались, как близнецы в разных одеждах.
А потом мы отправились искать мир, у ворот которого нас ждали.
* * * * * * *
- У-у, опять эта ящерица мне хвост подпалила!
- Сам ты ящерица! Улегся рядом, чтоб погреться, а теперь жалуется!
Дзынь! Ложка ударилась об ствол березы и отскочила.
- Не рассвело еще даже,- простонал Баргельд.- Будете скандалить - котелком запущу!
Флип тяжко вздохнул и, размахивая хвостом с опаленной шерстью, побрел в чащу. Гельмир сказал что-то по-эльфийски и опять заснул. Скоро пес вернулся и, дрожа от предрассветного холода, снова привалился к теплому боку дракона.
- Только не дыши на меня.
- Ладно уж,- дракон вздохнул и отвернулся.
...Мы встретились с ним в Фангорне. Он и сам с трудом понимал, как это его угораздило туда попасть. Да еще подвернуться под руку жителям одной деревеньки.
Нраву эти ребята были крутого и, завидев дракона, решили испытать на нем свои силы. А он, бедняга, молодой и еще "перцу не ел". Загнали они его в лес, сеть накинули и к дереву подвесили. Висел он так, висел, даже пламя погасло от огорчения. Если бы не Гельмир с его эльфийской меткостью, извели бы крестьяне дракона.
Дракон, и правда, был молоденький, метра три в длину. Зеленый, как молодая трава, с золотистым отливом. А крылья - с фиолетовым. Красивый, только замученный. Он тоже остался один. У него была когда-то сестренка, белоснежная, легкая. Но такие очень заметны. Их ловят в первую очередь. Если ты дракон, никто не спрашивает, с чем ты летишь. Несешь ли ты опустошение или просто радуешься ветру. И если руки у стрелка живут сами по себе, стрела всегда срывается в путь раньше, чем он успевает об этом пожалеть.
Лучники Железных Холмов пробили ее крыло и, когда она упала, поволокли за собой. Больше Зеленый Дракон ее не видел. Но она часто снилась ему во сне.
- Там она - звезда,- рассказывал он.- Просто звезда на небе.
Среди тысяч других звезд. Она сидит на скамеечке, подвешенной к небу на серебряных цепочках. Смотрит на меня грустно и зовет за собой. Она говорит, что когда-нибудь я найду ее и назову по Имени. Но я забыл ее Имя. И я забыл свое Имя. ..И вот, не знаю, почему, но иногда мне снится, что она похожа на пони. Белоснежная. И у нее пушистые челка и хвост. Наверное, я схожу с ума.
- Наверное, я тоже,- пробормотал Флип.- Потому что и я видел ее во сне.
С тех пор они подружились. И странно было смотреть, как они лежат бок о бок у костра - длинный зеленый дракон и пес с огромными ушами. Если бы только Зеленый не вздыхал так часто во сне и не обжигал Флипу шерсть...
* * * * * * *
Солнечные драконы не выносят дождей. Но когда светит Солнышко, они заряжаются от него, как батарейки. Зеленый (или по-эльфийски - Гален, как называл его Гельмир) впитывал Солнце всей кожей (или чешуей?), от носа до хвоста. Он поднимался над лесом и реял над верхушками дерев на своих перепончатых крыльях. И так прогревался, что к нему нельзя было прикоснуться. Зато всю ночь, как печка, медленно отдавал тепло миру. Когда же шел дождь, он вздыхал, стонал и накрывал
голову крылом. А мы, чтобы умерить его тоску, угощали дракона сухими веточками, которые он очень любил."Как в костер дрова кидаешь,"-смеялся Баргельд.
По вечерам мы пели у костра. Я им - "Десять стрел", "Город", "Встань у реки". Они мне - о деяниях Гил-Гэлада, Эарендила и других древних героев, о Берене и Лутиэн. Один раз Гельмир спел о сокрытии Валинора, о явлении Солнца и Луны. Он пел тихо, вполголоса, словно боясь, что слова песни уловит чужой слух. Мы миновали Роханский Проход и двигались к западному побережью по берегу Изена. Поселения обходили стороноймало кому понравился бы наш дракон. Да и остальные странновато выглядят. Баргельд иногда выбирался в деревни за продуктами. Но песен о древних легендах не пел - здесь это было запрещено. Только то, что принято в трактире. Заикнись об эльфах - и тебя потащат на костер.
Гельмир пел тихо, трещали дрова в огне, а перед глазами разворачивался тонкий мираж: темные вершины елей были настоящими, и над ними - звездное знамя неба. Но вот один край его просветлел - в промежуток между деревьями вплыла серебряная Луна. Она как будто приблизилась, и стало видно, что это сияющий цветок Серебряного Древа плывет в прозрачной ладье.
(продолжение следует)
Елена Ромашкина
|
|
